Лекс отложил в сторону ложку:

– Я приехал сюда не для того, чтобы заниматься лекарством. Я просто хотел повидать вас. Я знаю, что должен был сделать это несколько лет назад, но я просто не мог перебороть себя. Я изводил вас напрасной тревогой несколько лет, и искренне прошу прощения за это. Но заниматься лекарством я не намерен.

– Ильназ, не говори так. Ты едва переступил порог нашего дома и уже перечишь. Ты всё тот же непокорный мальчуган, хоть и выглядишь взрослым, сильным мужчиной. Отец не обрадуется такому решению, к тому же твой дар…

– Нет, мама. Никакого дара больше нет. Я истратил его до последней капли и даже рад этому. Я наконец могу заниматься тем, что мне приходится по душе, не испытывая угрызений совести.

Мать задумчиво смотрела на то, как он хлебной коркой макает в мясную подливу:

– Похоже, ты совсем одичал, забыв, каким прибором стоит пользоваться.

Лекс рассмеялся:

– Привык обходиться малым, и только.

– Пойдём, нужно привести тебя в порядок. Я не против твоей небольшой щетины, но волосы нужно состричь. Так в Намирре никто не носит.

– Нет, спасибо за заботу, мама, но ничего стричь я не собираюсь.

Мать огорченно вздохнула:

– Хорошо, как скажешь. Но я не могу допустить, чтобы ты появился перед отцом в виде оборванца с улицы. Пойдём.

Она повела его по коридорам большого дома.

– Твои комнаты не изменились. Я не разрешала никому трогать в них хоть что—то, ожидая того дня, когда ты вернешься.

Мать открыла перед ним дверь его спальни. И вправду, всё выглядело так, будто он ушёл из дома только вчера. Все вещи лежали на тех местах, где он их и оставил. Даже плащ, небрежно брошенный им в последний момент, лежал на кровати так же.

– Я прикажу слугам прибраться. Они наводят порядок здесь раз в неделю. А пока – переоденься.

Мать подошла к шкафу и достала оттуда светло-бежевую, почти белую рубашку, протягивая Лексу. Он пробежался пальцами по тонкой, нежной ткани, неужели он когда—то носил такое?

– Боюсь, я немного отвык от подобного.

– Надень, – упрямо повторила мать и отошла к окну, выглядывая во двор.

И ведь не переспоришь её. Он послушно стянул с тела верхнюю рубаху и безрукавку, продевая руки в рукава предложенной. Попытался вытянуть руки вперёд и услышал треск разрываемой ткани.

– Я же говорил, что не стоит.

Он небрежно бросил обрывки ткани себе под ноги.

– Что же с тобой было? – мать, прижимая руки к груди, со слезами на глазах разглядывала многочисленные шрамы.

– Всего лишь шрамы, могло быть и хуже. Я жив, здоров и полон сил. Кажется, этого уже немало.

Мать кончиком пальца коснулась длинного шрама вдоль всего позвоночника.

– Что с тобой было? Тебя будто резали на части…

– Скорее зашивали. Ладно, хватит причитать. Благодаря им я жив.

В памяти Лекса возникла Ани, целый день трудившаяся над ним. Она извлекала мерзкого паразита, глубоко засевшего в его теле. Сразу же заныло где-то внутри, остро и тоскливо.

– Лучше я переоденусь в свою привычную одежду, – проронил Лекс, натягивая просторную серую рубаху из грубой ткани.

– Отец должен приехать совсем скоро. Он так тебе обрадуется!

Хотелось бы верить, мрачно подумал Лекс. Уж чему отец точно не обрадуется, так это тому, что сын растерял свой дар впустую. Но ничего не поделаешь, что было, то прошло. Где-то внизу раздались шаги.

– Пойдем, я встречу отца, а потом приведу тебя.

Мать проворно спустилась вниз, а через несколько минут пришла за ним, ведя его в гостиную. В кресле сидел отец, отставив немного вперед ногу, на которую он прихрамывал, трость лежала у него на коленях. Он был совершенно седой, морщины на лице стали глубже, чем были, но вид у него был решительный. Мать взяла Лекса за руку, словно малыша, и провела его на середину комнаты.

– Ремин, смотри, кто к нам вернулся!

Лекс вышел вперёд и поклонился отцу, выпрямился под его тяжелым взглядом и осторожно сел в кресло напротив. Отец внимательно разглядывал его, пристально посмотрел на шрамы, скользнул взглядом по одежде и отвернулся. Минуты проходили в тягостном молчании, мать нервно перебирала пальцами складки на одежде.

– Что это за оборванец, которого ты мне привела? – голос отца был твёрд и непреклонен. Мать отшатнулась от этого вопроса, как от удара.

– Ремин, это же Ильназ, наш сын, наш мальчик… Неужели ты его не узнаешь? – пораженно проронила она.

– Я не знаю этого мужчину, – отрезал отец, упорно не желая глядеть в глаза Лексу. – В живых у меня остался только один сын, самый младший.

– Ремин, посмотри внимательнее! Как ты можешь его не признать? Он жив. Наш сын жив и он вернулся к нам!

– Мой сын умер! – упрямо повторил отец, гневно сверкая глазами.

– Ремин, – мать опустилась на пол рядом с отцом, протягивая к нему руки в мольбе.

– Выпроводи этого оборванца немедленно! – взревел Ремин, взмахнув тростью.

Лекс вскочил, взбешённый, и перехватил конец трости:

– Не смей поднимать на неё руку!

Отец презрительно усмехнулся:

– За все годы моей жизни я поднимал руку только на зарвавшихся юнцов, не знающих своё место.

Лекс посмотрел прямо в глаза отцу, понимая, что отец его узнал. Узнал, но не захотел принять обратно строптивого, блудного сына. Он видел в глазах отца, выцветших с годами, уменьшенную копию самого себя, словно вернулся назад в то время, когда отец при помощи гибкой палки пытался выбить с него дурь. Дороги назад не было. Он вернулся в родной дом, но он больше не был его частью. Он ощущал себя бесконечно чужим среди близких и дорогих ему людей. Внутри него будто оборвалось что-то и полетело в пустоту, туда же, куда катилась вся его никчёмная жизнь. Ремин поднялся, тяжело опершись на трость, и проковылял к окну.

– Совсем скоро приедет мой сын со своей женой и детьми. И я не желаю, чтобы они видели здесь этого бродягу. Подай ему милостыню и выведи через черный ход.

Ремин говорил резко, не оборачиваясь. Он не захотел напоследок удостоить Лекса хотя бы взглядом. Лекс поднялся и быстрым шагом вышел из комнаты. Вслед за ним, всхлипывая и утирая слёзы, семенила мать. Лекс прошёл в комнату, которую когда—то принадлежала ему, и закинул на плечо сумку.

– Ильназ, мальчик мой, – рыдала мать, сидя на кровати.

– Я должен уйти.

Он едва сдерживался, слёзы матери расстраивали его гораздо больше, чем жестокость отца.

– Ты не понимаешь… Дай ему время. Он уже смирился с твоей потерей, и вдруг ты восстаешь из мёртвых. Останься, прошу тебя.